Народная педагогика

Г. А. Никитина

Народная педагогика/будӥсь пиналъёсты улонлы дышетон-дасян представляет собой совокупность знаний и навыков воспитания, передающуюся через этнокультурные традиции, народное поэтическое и художественное творчество, устойчивые формы общения и взаимодействия детей со взрослыми и друг с другом. Наука, изучающая опыт и традиции народной педагогики различных этнических общностей, называется этнопедагогикой.

Воспитание детей в традиционном удмуртском обществе, как и у других народов, происходило в соответствии с необходимостью наследования общественно-исторического опыта, накопленного предыдущими поколениями. Многовековой воспитательной  практикой народа были выработаны педагогические принципы,  настаивающие на том, что ребенка розгой и криком не выучишь/пиналэз ньӧрын но черекъяса уд будэты, что земля любит, чтобы ее удобряли, а ребенок – чтобы его ласкали/музъем яратэ кыедэз, пинал нуны – вешамез, но что лишняя похвала – только порча/мултэс ушъян – сӧрон гинэ.

Удмурты, как и другие народы, основную цель семьи видели в рождении и воспитании детей; бездетность воспринималась не только как несчастье, но и как позор. По словам первого удмуртского этнографа Г. Верещагина, удмурты «счастье полагают только в детях».

Во всех молитвах одна из существенных просьб удмурта сводилась к просьбе о ниспослании его детям счастья, благополучия, силы, нравственных качеств: «Славные и добрые люди да полюбят их и да введут в свой дом. И да будут они известны народу…». Детей в молитвах сравнивали с ласточками, муравьями или пчелами, что не было случайностью. Ласточки символизировали счастье, благополучие дома; муравьи и пчелы – трудолюбие, дружную жизнь.

В особой заботе о детях сказывалась как традиционно высокая привязанность и любовь к детям, так и жесткая хозяйственная обусловленность: без постоянного притока новых рабочих рук крестьянское хозяйство оказывалось под угрозой вымирания. Мысль о детях как гарантии спокойной, обеспеченной старости присутствует едва ли не в каждой молитве удмуртов: «Да ниспошлёт нам Инмар детей в таком количестве, чтобы возле дома дом можно было поставить, рожденные нами дети пусть нас призреют…».

Поскольку в прошлом земельный надел выделялся только на мужскую душу, любая семья радовалась рождению мальчиков, но никогда у удмуртов не было ярко выраженного предпочтения мальчиков девочкам, у Бога всегда просили, чтобы в семье были и те, и другие. Если в семье рождались одни мальчики, с нетерпением ждали девочку: черсны юрттӥсь луоз/будет помощница в прядении. В народе говорили, что «без девочек в семье скучно», что «хорошо бы не только в дом брать, надо бы и из дома выдать».

Для обеспечения семьи потомством с древних времен существовало множество  различных приемов и действий. Одни из них выполнялись прямо на свадьбе, другие – при отсутствии беременности. Так, молодых перед первой брачной ночью кормили кашей, желая им больше детей. По народным представлениям, все кушанья, отличающиеся множественностью (а зерна злаков ею обладают в полной мере), должны служить приумножению урожая, приплода скота, достатка, детей.

Понимая, что физическое состояние матери может отразиться на ребёнке, старались улучшить питание беременной, освобождали ее от тяжелой физической работы, но чаще заботы о будущем ребенке сводились к выполнению особых магических предписаний. Так, чтобы не оказать отрицательного воздействия на    плод, женщине в период беременности не разрешалось убивать живность, запрещалось смотреть  на людей с физическими недостатками с отвращением, неприязнью или жалостью, ходить на похороны и т.п.

Беременность сохраняли втайне как можно дольше, чтобы уберечь и мать, и плод от возможного сглаза/син усён, порчи/вегнан. С этой же целью женщины носили на себе ладанки, крестики, ключи, другие металлические предметы. Чтобы предохранить плод от подмены/воштэм, часто опоясывались шерстяной ниткой. Окружающие старались воздерживаться от споров, пререканий с беременной, меньше обсуждать предстоящие роды и ребенка. И будущей матери  рекомендовалось, в свою очередь,  сохранять добрые отношения со всеми, стараться быть обходительной в словах, осмотрительной в поступках и мыслях.

Роды обычно проходили в избе или тёплой бане в присутствии бабки-повитухи/гогы мумы, которая не только помогала роженице, но и нарекала младенца именем. Если ребенок рос плаксивым и болезненным, совершали обряд «перемены имени», считая предыдущее неподходящим.

В XIX в. в жизнь удмуртов вошла практика церковного крещения детей, которая в советское время была заменена так называемым домашним крещением. Его суть заключалась в том, что за праздничным столом родители передавали младенца через стол приглашённым в восприемники мужчине и женщине, которые становились его крестными родителями. По обычаю, они опекали крестника, помогали в трудные моменты жизни.

Сразу после выздоровления роженицы устраивали родины/кабак, зыбок, нуны сюан. Отмечали укладывание малыша в люльку, первый вынос новорожденного из дома, появление первого зуба, первые шаги. Тот, кто обнаруживал первый зуб у ребенка, одаривал его рубашкой, шапочкой или другим подарком. Первую стрижку обычно делали в годовалом возрасте. Волосы прятали  (в сундук, подполье, пазах избы) или сжигали, чтобы их  «ветром не трепало, иначе голова будет болеть».

На празднике родин родственники и соседи поздравляли родителей, произносили напутствия в адрес новорожденного. Мальчику желали быть защитником  государства/кунлы кенер медло, девочке – доброй женщиной и матерью/калык вылэ потмон медло.

Пуповину мальчика обрубали топором на камне с пожеланиями быть сильным, как топор, крепким, как камень, а у девочки – на веретене, чтобы стала расторопной работницей,  искусной пряхой.

В мальчике видели главу семьи, хорошего хозяина, примерного плательщика налогов, опору государства: «Да окажется годным идти в рекруты!». Интересно, что еще сравнительно недавно среди удмуртов, особенно сельских, служба в армии считалась престижным долгом. Не отслужившего в армии юношу считали ущербным, и он вполне мог остаться без невесты.

К детям, рожденным вне брака/сяська вылысь шедьтэм нылпи (буквально:  ребенок, найденный с цветов), октос (в смысле – подобранный), общество проявляло достаточную степень терпимости и лояльности. Внебрачный ребёнок имел те же права, что и остальные дети. В случае выхода матери замуж он оставался жить с ее родителями, но чаще переходил в дом отчима.

Бездетные супруги предпринимали все возможные меры к зачатию ребенка: обращались к знахаркам, известным в народе целительницам, прибегали к различным заговорам, магическим приемам. К примеру, бездетная женщина должна была в полночь пойти в лес и с особыми заговорами завязать узлом верхушку молодого дерева. Если ей хотелось родить мальчика, она вставала лицом к востоку и завязывала верхушку ели, если девочку – поворачивалась лицом к западу и завязывала пихту.

В народной педагогике удмуртов можно условно выделить четыре возрастных периода, каждый из них характеризует определенный этап в жизни ребёнка.

Первый период включал возраст с момента рождения до 1–3 лет. На данном этапе главная цель воспитания заключалась в сохранении жизни и здоровья ребенка, привитии ему навыков движения, обучении речи. Малыша этого возраста называли нонӥсь пинал/грудной ребенок, букв.: сосущий ребенок. Воспитание грудных детей почти полностью лежало на матери. Она заботилась о чистоте тела ребенка, пеленала, кормила, обучала ходьбе, следила за правильным формированием осанки; от матери малыш познавал звуки родной речи, начинал понимать обращения к нему, отдельные явления в окружающем его мире. Колыбельные песни в исполнении матери были фундаментом, на котором впоследствии строился морально-этический и эстетический мир ребёнка. После того, как мать отнимала малыша от груди, он переходил под присмотр бабушек, дедушек или сестер и братьев.

Второй период начинался с 2–3 и продолжался до 5–7 лет, знаменуя переход из младенческой группы в детскую. Ребенка этого возраста называли нуны, пичи пинал/дитя, маленький ребенок. На этом этапе закладывались основы мировоззрения и поведения, начиналось обучение труду.

В воспитании трудолюбия самым лучшим наглядным уроком был личный пример родителей. С их помощью и под их наблюдением дети постепенно включались в круг хозяйственных забот семьи и незаметно впитывали простую и мудрую мораль: ужтэк нянь уз лыкты/без работы хлеб не придет. Мальчиков 5–7 лет привлекали к жатве, сенокосу, боронованию, учили молотить, возить снопы на ток, разъясняли им секреты охоты, рыболовства, пчеловодства. Взрослые мастера (кузнецы, кожевники, плотники и др.) брали их к себе в помощники, и те постепенно постигали премудрости того или иного ремесла. Это был искусный педагогический прием и подлинное введение в жизнь, которое вовсе не исключало ученичества, а скорее делало его более серьезным и ответственным.

Матери начинали обучать дочерей полевым работам, рукоделию, приготовлению пищи. В присмотре за младшими участвовали все дети, но чаще всего эта обязанность ложилась на плечи дочерей. Поощрение, похвала были естественными последствиями детского труда, плохо выполненное дело, неуважительное отношение к чужому труду, в свою очередь, могло повлечь за собой наказание, порицание, осуждение.

Искусным воспитательным приемом считались игры и игрушки. В народе мудро считали, что детям игра дорога/пиналъёслы шудон дуно. Первоначально среди игрушек преобладали предметы домашнего обихода, затем дети с помощью взрослых начинали делать игрушечные орудия труда, а со временем переходили к настоящим, специально сделанным для них. Родители мастерили  детские ведерки, коромысла, лопатки, грабли, вилы, прялки и другие орудия труда. Подражая старшим, дети осваивали в играх особенности крестьянской работы, сложившиеся стереотипы поведения. Велика была роль игр и в физической закалке подрастающего    поколения.

От детей 5–7 лет семья и общество требовали уже выполнения кодекса неписаных морально-этических норм – это уважение к старшим, заботливое отношение к слабым и больным, доброту и отзывчивость, вежливость и дисциплинированность, исполнительность и честность. Детям рано прививали мысль, что нужно быть как    все, не выделяться среди других/калык рад, йӧскадь луоно, ӧвӧл пӧртэмъяськоно, с малых лет учили быть терпеливыми/чидась луоно, чидано.

В число основных этических норм и понятий входило уважительное отношение к культовым местам и сооружениям, соблюдение религиозных запретов, глубокое почитание земли и хлеба как источников жизни человека. Худое слово и обращение с хлебом считалось проявлением величайшей безнравственности.

Третий период охватывал возраст от 7 до 13–15 лет. Детей этого возраста называли пиналъёс, будӥсь пиналъёс, быдэ вуись пиналъёс/подростки, растущие, взрослеющие дети. Их положение, в сравнении с предыдущим периодом, заметно изменялось в семье и в обществе. Подростки лишались открытых проявлений родительской ласки, своих былых привилегий, им предъявлялось больше  требований, у них появлялись постоянные поручения. К 13–15 годам девочки уже в совершенстве владели навыками женских  ремесел (вышивание, ткачество, вязание, прядение, приготовление еды), помогали родителям в домашних и полевых работах, а мальчики обучались мужским видам работ. В детях этого возраста вырабатывали  умение работать в коллективе, необходимым было их участие в общинной взаимопомощи/веме и других видах общественных работ.

Расширение умственного кругозора подростков шло в рамках знакомства с  традициями хозяйствования, эстетическими идеалами и вкусами, различными жанрами устного народного творчества. В этом возрасте в полной мере развивались певческие навыки, воспитывалась народная вокально-хоровая и хореографическая культура. В некоторых коллективных праздниках, бытовых и ритуальных обрядах  подростки были уже в числе активных участников.

Процесс приобщения ребят к социальным и культурным традициям народа  в этот период выходил за рамки семьи. Воспитательные функции возлагались на родственников, соседей, общину. Мощным фактором формирования навыков и воспитания была и детская среда. Внутри семьи в воспитании девочек по-прежнему важную роль играла мать, а отец выступал больше как авторитет, на который ссылалась мать. В отношении мальчиков, наоборот, непосредственная роль воспитателя переходила к отцу, старшим братьям, дядьям.

Возрастной этап с 13–15 до 17–18 лет считался временем наступления зрелости и возмужания, совершеннолетия. Молодежь этого возраста в народе называли быдэ/ёзэ вуэмъёс/совершеннолетние, казак пи, казак ныл/юноша, девушка. Родители готовили молодежь к семейной жизни; девушки начинали запасаться приданым. По вечерам юноши и девушки посещали посиделки, которые были местом общения, возможных встреч и знакомств.

К 16–17 годам молодое поколение фактически было подготовлено к взрослой жизни. К этому времени все юноши и девушки уже имели ту или иную репутацию внутри общины. Воспитание молодежи не прекращалось, оно продолжалось дальше, но при этом регулирующую и контролирующую роль все больше брала на себя община. В вопросах, касающихся производственной деятельности, нравственных требований, община придерживалась твердых норм и применяла к нарушителям жесткие меры наказания, вплоть до ссылки в Сибирь, самосуда, публичного посрамления, отлучения от общественных молений, изгнания из деревни.

В целом,  для своего времени общая культура удмуртского народа была глубоко педагогична. Самый насыщенный период в воспитании подрастающего поколения приходился на возраст от 3–7 до 13–15 лет.

Целенаправленно, систематически и настойчиво удмуртское общество добивалось воспитания в детях трудолюбия, морально-нравственных и религиозно-этических качеств. Именно благодаря этому достигалась «этническая устойчивость» подрастающего поколения. В традициях народного воспитания важное место занимал авторитет общества, которое часто подавляло творческие, инициативные начала в человеке.

Определяющая роль в воспитании детей принадлежала семье, ее моральный и социальный престиж напрямую зависел от детей. За неблаговидные поступки детей общество в первую очередь осуждало родителей, не уделяющих должного внимания  вопросам воспитания.

Главная роль отца и матери в воспитательном процессе никогда и никем не подвергалась сомнению. В народе говорили: «Анай-атаед сётымтэ бере, Инмар уз сёт ни» (Если мать с отцом не дали, Инмар уж не даст), подразумевая при этом в первую очередь нравственные, морально-этические, умственные качества личности. Материнское молоко в народном восприятии воспринималось как символ, усиливающий священный образ матери: «Анай йӧлын визь ӧз ке пыры, кечлэн йӧлыныз уз ни пыр» (Если разум не усвоен с материнским молоком, от козьего молока уже не прибавится). Мать отвечала за скромность, опрятность, тактичность, исполнительность, трудолюбие детей, особенно дочерей. Отец был фактором в основном моральным (защищал, требовал, осуждал или одобрял) и материальным (содержал семью). Но именно от отца зависело, станет ли его сын мужем, мужчиной, тружеником, достойным уважения общества.

Этническая социализация ребенка в семье осуществлялась через язык, взаимоотношения, труд, досуг, будни и праздники, ценностные ориентации. Особую воспитательную функцию выполняли семейные обряды. Помимо передачи культурного опыта предшествующих поколений, семейные праздники и обряды (впрочем, как и календарные) выполняли функцию социальной памяти. Участие в обрядах дисциплинировало и сплачивало всех. В праздниках, как и буднях и элементах быта, проявлялось этническое самосознание, и они играли роль этнического интегратора. Обряды осуществляли функцию социального контроля, регулируя поведение людей в определенных повторяющихся ситуациях. Нельзя не отметить силу их эмоционального воздействия на воспитание личности через символику, музыкальное и поэтическое оформление.